Маленький аул Цада. Отсюда я начал свой путь в большой мир. Дороги мои теперь пролегли по всем континентам. Но где бы ни был вне моего Дагестана — в Париже или в Калькутте, в Риме или Токио, — всегда вижу перед собой родной аул и отвесную скалу, что склонилась над ним.
Падают капли по морщинистой щеке той скалы, будто они ведут счет дням, годам, столетиям, судьбам. Потом капли эти образуют серебряные ручейки, которые, прыгая с камня на камень, упорно преодолевая преграды, стремятся друг к другу в объятия. Слившиеся ручейки превращаются в ручьи и стремглав несутся они по ущельям, прыгают со скал и там, внизу, у предгорий, становятся реками. Четыре Койсу — четыре реки моего Дагестана. Они сильны слиянием. И несут они в древний Каспий все цвета моей республики, напоминая о ключевой чистоте души моего народа.
Эта поэтическая картина символизирует для меня народы Дагестана, говорящие на сорока языках и наречиях и влившиеся в великую семью Советской державы. Каждый из этих народов несет свои национальные традиции, свою культуру, свой язык и свое дружелюбие. Если дружба людей перерастает в дружбу народов, то кому придет мысль усомниться в том, что связи национальных культур не обогащают их самих.
Как-то в Дагестан приехала большая группа зарубежных журналистов, аккредитованных в Москве. Один из них сказал тогда, что приехал посмотреть на нас и себя показать. На нас он посмотрел и с высот прекрасного Гуниба, и с долин лезгинских аулов. Но и себя показал: напечатал статью о том, что горцы, переселяясь с каменистых высот на равнины, теряют, мол, национальные обычаи, самобытную народную культуру. Читал я это и думал: как плохо, когда человек стоит спиной к правде. Не знал и не знает этот журналист современного горца, не понятен ему его мир, далек он от него, а берется говорить чуть ли не от его имени. Странно и смешно!
Действительно, жители высокогорных аулов Дагестана переселяются на равнину и осваивают целинные земли, превращая их в виноградные плантации и пшеничные моря. Но зачем же горцу вместе с крохотными заплатками полей оставлять в горах свою старую и новую песню, свое исконное благородство, дружелюбие и гостеприимство? Быть может, свою теплую папаху, необходимую в горах, он оставляет там, наверху, и надевает удобную и легкую шляпу, кепку или ходит вовсе без головного убора. Но это не мешает сплясать лезгинку на традиционной дагестанской свадьбе, водить комбайн, скакать на коне, бороться на ковре. Быть может, свой неудобный и тяжелый платок горянка оставляет в горах и ходит по новому аулу с непокрытой пышноволосой головой. Но разве это мешает ей изготовить горский обед для гостей, сесть за руль трактора, ходить в институт, качать люльку ребенка и петь горскую песню со сцены?
Да, обычаи меняются. Меняются к лучшему, и по содержанию, и по форме. Иные и совсем исчезают. Зачем, например, современному горцу нужен обычай отцов, позволяющий жениться на девушке из родного аула? Если любовь не измеряют аршинами и не взвешивают килограммами, то почему бы дагестанцу, чьи дороги сегодня стелются по всей стране, не влюбиться и не жениться на девушке из любой советской республики? Что касается свадьбы, то мы ее справим по традиции: весело и богато.
Горцы Дагестана научились пропускать через сито современности дедовские обычаи. Научились в форму старых добрых традиций и обычаев вкладывать новое содержание.
Новое время возвратило нашим народам забытые имена творцов: поэтов, прозаиков, ученых, сделало их достоянием всей державы. Классики дагестанской дореволюционной поэзии — лезгин Етим Эмин, кумык Ирчи Казак, аварец Махмуд, даргинец Батырай — при жизни не увидели ни одной напечатанной строки из своих стихов и поэм. А теперь они издаются не только на родных, но и на других языках народов Советского Союза. Кому же, как не новой власти, обязаны народы Дагестана возвращением творений своих замечательных сынов и певцов?
Произведения Сулеймана Стальского, Гамзата Цадаса, Эффенди Капиева, произведения современных поэтов и писателей Страны гор издаются у нас на десятках языков. Тираж их книг во много раз больше, чем население республики.
Лично мне и моим коллегам приходится бороться порой не за сохранение национальных традиций, а против узконационального эгоизма — тенденции, которая иной раз проявляется в произведениях некоторых моих собратьев по перу. И не только в Дагестане. Сулейман Стальский писал, что он поэт не только лезгинский, не только дагестанский. Он говорил, что является хозяином всей страны. Мой отец Гамзат Цадаса утверждал, что он ответствен за всю социалистическую Родину. При свете душевной тонкости и мудрости отцов смешно сегодня услышать, как некоторые сыновья их силятся отгородиться от проблем страны частоколом «аварских тостов», «лезгинских улиц», «даргинских партизан», «кумыкских степей». За таким глухим забором иной джигит света не видит и кружится только в собственном дворе.
Огонь в родном очаге теплее, когда чувствуешь всю страну. Мы выше для себя становимся, когда голос свой, талант свой и сердце свое посвящаем Родине, и мельче, ниже мы для себя самих и для других становимся, когда отгораживаемся от нее национальными улочками.
Поколение, родившееся и воспитавшееся после революции, жило и живет тем, чтобы поддерживать огонь в родном очаге, а это значит — быть преданным судьбе и стремлениям всей страны. Я не могу думать о своем маленьком ауле Цада, не думая о том, что происходит в любом уголке нашей Родины, не думая о дорогой столице. Вернувшись домой, не успеваю привыкнуть к теплу родного очага, как снова тянет меня в дорогу. И всю жизнь в душе моей нераздельно живет любовь к родному и маленькому Цада и моей великой стране.
Когда нахожусь дома, то в окно моего маленького аула стучится весь мир. В окно большого мира всегда стучится и мой маленький аул, мой Дагестан. Это значит, что я не могу думать о судьбах страны, о судьбах мира, не думая в свою очередь о жизни моего Цада, моего Дагестана. Такое высокое духовное состояние, в котором нет места собственному любованию, националистической исключительности, свойственно моим современникам, всем советским людям. Чувство интернационализма, «высокий трепет приобщения» к радостям и волнениям народов-братьев, единство которых вечно и несокрушимо, неприятие национализма — вне этого я не мыслю своего существования, не представляю своей работы в литературе.
Наши недруги за рубежом и некоторые недальновидные доброжелатели превратно истолковывают сущность национального и интернационального. Для нас неоспоримо органическое единство этих двух начал, каждое из которые находит себя и проявляется только в этой взаимосвязи. Да, я пою песню о моем Дагестане, горд своей принадлежностью к Дагестану, но не всех и не все, что называется «дагестанским», я люблю и понимаю. Невеста замечательного революционера Уллубия Буйнакского писала ему в тюрьму, что она любит все дагестанское, всех дагестанцев, от Магомеда до Омара. Уллубий ответил ей, что в бурные дни революции такая любовь не что иное, как политическая классовая близорукость, что нельзя любить одновременно крестьянина Магомеда и врага революции Гоцинского.
Как поэт и как гражданин, я люблю всех трудящихся мира. Но у меня нет никакого основания любить контрреволюционера Гоцинского. Даже горжусь тем, что всегда клеймил этого заклятого врага моего народа. К слову сказать, это пришлось не по душе кое-кому из журналистов Турции.
Но находятся еще, к сожалению, писатели, которые удивительно близоруки, когда речь идет о классовой борьбе. Таким близоруким оказался один немолодой горский литератор. Он вдруг засомневался: а была ли вообще классовая борьба в нашем горном крае? Неужели же он не слышал о выстрелах, гремевших когда-то в ущельях Дагестана, Чечено-Ингушетии, Северной Осетин, Кабардино-Балкарии, об убийствах и поджогах, организованных кулаками, бывшими беками и помещиками? Революция возвела свои баррикады в этой борьбе. Они разделили и ущелья, и аулы, и даже отдельные сакли. Разве вся история борьбы имущих и неимущих, горской бедноты против засилья местной знати и царских сатрапов не говорит о жестокой классовой борьбе в нашем горном крае? Разве не об этом писали лучшие писатели того времени, свидетели тех событий, создавшие произведения правдивые и яркие.
Однажды в Соединенных Штатах Америки один миллионер спросил меня:
— Вот вы говорите, что вы свободный человек, а можете вы построить для себя дом из 50 комнат?
Я ответил, что такого дома себе не собираюсь строить, и никто для себя лично такой дом у нас не будет строить. Но мы, все советские люди, построили и продолжаем строить один большой, огромный советский дом, имя которому Советский Союз — наша гордость и наша слава.
И сейчас, вспоминая об этом, я думаю о том, что дом этот наш — счастливый и светлый. Токарь из Москвы, чабан из Дагестана, шахтер из Донецка, чаевод из Грузии, хлопкороб из Узбекистана, оленевод из Чукотки… Живут они в этом доме одной семьей. Самая главная в нем песня — это песня о дружбе. Она чиста и проникновенна, как пастушья свирель на утренней заре, мудра и ласкова, как колыбельная в устах матери, мужественна и отважна, как клич бесстрашного воина. Ее поют во всех аулах моего Дагестана, у моих соседей в Чечено-Ингушетии и дальше, у осетин, у кабардинцев и балкарцев, у всех, кто живет в этом доме. И наш писательский долг — помочь громче звучать этой песне, помочь народу продолжать строить этот дом, отдавать ему свет и тепло наших сердец. Для этого нам всегда надо быть во всеоружии, а идейное оружие в нашем колчане должно быть всегда метким, нержавеющим и всегда честным.
Думая, размышляя о таком высоком понятии как Родина, видишь, что представление о ней у горца наших дней неизмеримо расширилось. Раньше дагестанцы отстаивали межу своего поля, свой дом, потом они боролись за свой аул, потом защищали Дагестан. Октябрьская революция, знаменем которой стал пролетарский интернационализм, сняла межнациональные перегородки. И народы Дагестана вышли в бой за идеи пролетарской революции, отстояли их вместе с могучей семьей советских народов. И многие сыны и дочери Дагестана легли на полях Великой Отечественной войны против фашизма. В Севастополе есть скромный памятник — обелиск Герою Советского Союза аварцу Абдулманапову. Окружившие его фашисты требовали: «Ты инородец. Зачем тебе умирать, за эту русскую землю? Сдавайся, жив будешь». «Нет, — ответил горец. — Я — сын России. Я — советский солдат». Погиб он.
Да, много у меня земляков, отдавших жизнь за счастье и благо моей Родины. Вот перед ними и склоняю голову. Их, павших за идеи интернационализма, воспевает мой стих.
В мае 1970 года Дагестан постигло стихийное бедствие. Сильное землетрясение причинило республике огромный ущерб. В те дни особенно много мы видели примеров мужества, интернационализма, дружбы. От Кремля и до самых окраин люди откликнулись на нашу беду. Казалось, все дороги Советского Союза вели в мою республику. По ним шла к нам бескорыстная помощь друзей. Спаянные интернациональным братством все советские нации и народности протянули тогда Дагестану руку. Восстали села и поселки из руин. Появились новые благоустроенные районы в городах.
В некоторых аулах землетрясение лишило детей школ. И тут на помощь пришли наши братья. Тысячи детей из республики взяли в свои школы-интернаты Москва, Ленинград, Иваново, Орджоникидзе и другие города. В дни, когда я работал над этой статьей, дагестанские дети возвращались к родным очагам. Страна выстроила им новые школы. Дети наши не забыли родной язык, но научились говорить по-русски. Они не растеряли родные песни, но научились петь украинские. Я говорю о детях потому, что они являются воплощением наших надежд, им нести дальше и укреплять интернациональный дух нашего общества.
Чувство гордости охватывает меня, когда узнаю, как далеко ведут дороги сынов и дочерей Советского Дагестана. Дагестанские артисты выступают в Будапеште, а будапештское телевидение снимает фильм о моей республике. В Болгарию отправился ансамбль песни и пляски Дагестана, а в Бельгию и Голландию — знаменитый ансамбль «Лезгинка». В аварском театре начались гастроли Армянского государственного театра, дагестанские же театры, работающие на шести языках, отправились на гастроли. Разве не они несут по стране и за ее границы самобытную культуру моего Дагестана! В эти летние дни бороздят моря и океаны два теплохода, названные именами народных поэтов Дагестана Сулеймана Стальского и Гамзата Цадаса. Знаю, что они встретятся на просторе соленых вод и поприветствуют друг друга.
— Эй, Гамзат, с крутой тропы начал свой путь Дагестан.
— Ты прав, Сулейман. Но вышел Дагестан в океан. Счастливого плавания тебе!
В дороге мой современник. В дороге Дагестан. В дороге моя держава. А тот, кто постоянно в пути, не может не вобрать в себя все то лучшее, что сотворено умом и руками человечества. Так гласит горская поговорка. Но воспользоваться благами прогресса можно только в условиях мира.
Лето 1973 года — знаменательная веха в укреплении мира на земле. Мы все рады, что успешно претворяется в жизнь близкая нашим сердцам Программа мира, которую принял XXIV съезд партии. Недавние визиты Генерального секретаря ЦК КПСС в братские социалистические страны, в ФРГ, США и Францию еще выше подняли авторитет Страны Советов, нашей партии, всего социалистического содружества, показали силу и жизненность ленинских принципов мирного сосуществования.
Да, хорошее нынче лето, лето добрых, реальных надежд, торжества человеческого разума над призраком войны. В полную грудь дышится моему современнику, в родном очаге которого горит мирный огонь братства и дружбы.